Такуан из Кото - Чжун Рю

Покончив с ужином, путники улеглись спать. Сонциан – с радостными мыслями о том, что уж теперь-то он в безопасности, а Чжу Люцзы – с едва притуплённым чувством голода и громадной жаждой, что так и осталась неутолённой, ведь никакого вина и даже пива у монахов, конечно же, не было.

Чтобы узнать, что приключилось с монахом и демоноборцем дальше, читайте следующую главу.

Глава третья

в которой повествуется о том, как посланник богини Запада и сопровождавший его воин по имени Чжу Люцзы продолжали свой путь, а также о том, как болтливость Сонциана сослужила ему плохую службу во второй раз

Итак, странствующий воин Чжу Люцзы и монах по имени Сонциан отправились дальше в сторону Синей горы, которая располагалась на западе княжества Четырёх Рек. Ходили слухи, что в княжестве Четырёх Рек водились оборотни, и потому Сонциан был весьма рад компании странствующего воина-демоноборца. А Чжу Люцзы надеялся, что, оказав услугу посланцу богини Запада, он попадёт в милость к самой Сиваньму и та поможет ему вернуться на Небеса. А также избавит от поросячьего носа, который доставлял Чжу Люцзы немало хлопот.

Мало того что из-за носа этого Люцзы походил на оборотня сам – словно одного этого было мало! – свиной пятак оказался ещё и преизрядно чувствительным. Здоровяку Люцзы не страшны были самые мощные оплеухи, но стоило даже лёгкой пощёчине коснуться его носа, как острейшая боль пронзала Люцзы от темени до самой последней косточки крестца. И боль эта пробуждала в сердце воина такую ярость, что глаза наливались кровью, из ушей валил зелёный дым, а сам Люцзы терял всякий контроль над своими действиями.

Размышляя о своём злополучном носе, Люцзы шагал вслед за монахом по узкой тропе, которая вскоре вывела путников к большому полю, плотно засеянному кукурузой. Упругие зелёные стебли вымахали в полтора человеческих роста, поднимая оранжевые початки выше макушки немаленького Чжу Люцзы. Тропа сворачивала направо и шла в обход поля, края которого не было видно.

– Эй, монах! – крикнул Люцзы Сонциану, который шёл впереди на тропе.

Тот остановился и вопросительно посмотрел на Люцзы.

– Давай напрямки! – с этими словами Люцзы взмахнул своей булавой и обрушил её на кукурузные стебли.

Со звонким хрустом стебли надломились и повалились в сторону. Один из початков оторвался и упал прямо на Люцзы, пребольно ударив его по носу.

– Наракас-с-сура! – возопил Чжу Люцзы, зажмуривая глаза, чтобы прилившая к ним кровь не выплеснулась наружу.

Он стал бешено крутить булавой и ринулся вглубь кукурузного поля, раскидывая стебли в разные стороны мощными ударами, как если бы это были долговязые солдаты вражеского войска, которое два месяца в осаде морило себя голодом.

Кукуруза не могла удержать странствующего воина, поэтому уже спустя одно мгновение его боевой клич раздавался далеко посреди поля. Сонциану ничего не оставалось, как последовать за своим спутником.

Монах обнаружил Чжу Люцзы по другую сторону поля. Странствующий воин сидел на обочине широкой просёлочной дороги, потирая ушибленный нос. Ярость уже отошла с его лица, оставив только лёгкую досаду.

– Треклятая кукуруза, – пожаловался Люцзы монаху. – Надо же было ей на голову мне упасть!

– На то была воля богини Запада, – ответствовал Сонциан. – Иначе мы бы целый день поле это кругом обходили.

Чжу Люцзы нехотя согласился и, покряхтывая, поднялся на ноги. Вдвоём путники продолжили путь, который привёл их на постоялый двор, где Чжу Люцзы наконец мог удовлетворить свой голод.

Он заказал себе трёх самых жирных каплунов и пять кувшинов молодого вина, а монаху – тарелку пареной репы. Люцзы был доволен своей шуткой, поскольку пареная репа считалась в миру едой для бестолковых тружеников. Но Сонциан репу любил, и потому с превеликой радостью набросился на еду. За проведённый в полях день он изрядно проголодался.

Чжу Люцзы меж тем опустошил свой первый кувшин и огляделся. Пить в одиночестве ему было скучно, а из монаха собутыльника сделать было никак нельзя: в монастырях вино было под строжайшим запретом. Поэтому послушники первых лет нередко пропадали из монастыря на целые сутки, а то и неделю. Чжу Люцзы, однако же, этого не знал и потому не стал даже и предлагать монаху разделить с ним выпивку.

Постоялый двор, в котором остановились путники, стоял на обычной просёлочной дороге вдалеке от торгового тракта, по которому шли купеческие обозы. Поэтому народу в обеденной зале было немного. За большим круглым столом расположилась компания плотников, которая отправлялась в Сурин на заработки. По княжеству прошёл слух, что в столице разгорелся нешуточный пожар, и прослышавшие об этом плотники из деревни по соседству собрали бригаду и без лишних размышлений выдвинулись в дорогу.

В углу сидела парочка стариков, которые держали путь на свадьбу своего старшего сына. Младшая дочь сидела тут же, заботливо подливая в покрытые трещинами чашки терпкий зеленоватый напиток. На эту же свадьбу, только со стороны невесты, была приглашена и другая семья, расположившаяся за соседним столом. Рано поседевшую женщину сопровождали сын с дочерью. Чёрные волосы девочки заплетены были в семь косичек по числу богов удачи, а короткие солнечно-рыжие волосы её брата топорщились в разные стороны. Девочке недавно исполнилась дюжина лет, а мальчик был чуть постарше.

За высокой стойкой устроился бродячий музыкант с похожей на разрубленную пополам тыкву пипой за плечами. Перед ним стоял полупустой бокал пива.

«Вот он-то мне и сгодится!» – решил Чжу Люцзы и крикнул:

– Эй, пипач! Чего грустишь?

Музыкант обернулся, и Чжу Люцзы увидел большой белый шрам, наискось пересекавший покрытое дорожным загаром лицо. Чжу Люцзы решил, что перед ним заслуженный воин, который променял фехтование на музыку.

– Подсаживайся ко мне! – радушно пригласил он, махнув рукой, в кулаке которой была зажата каплунова нога.

Музыкант подсел к столу, бросив осторожный взгляд на сидевшего тут же Сонциана. Но монах ничего ему не ответил, слишком уж он был увлечён поглощением пареной репы.

Чжу Люцзы наполнил свою глиняную кружку до краёв вином из второго кувшина и придвинул её музыканту под нос, а сам поднял кувшин с остатками:

– За славные победы! – провозгласил он тост.

Музыкант замешкался, но потом всё же поднял и свою кружку с остатками пива. Чжу Люцзы бросил обиженный взгляд на оставшееся на столе вино, но музыкант покачал своей кружкой у него перед глазами. «Нечего добру пропадать, пусть даже это пиво прокислое», – догадался Люцзы, и уважение к музыканту со шрамом только подросло у него в сердце.

Чжу Люцзы опрокинул кувшин в себя, и вино приятно зажурчало у него в глотке. Он дождался, покуда музыкант не поставил свою кружку на стол, и спросил так:

– В какой битве ты заполучил такое украшение, уважаемый?

Украшением Чжу Люцзы назвал шрам, который прочие люди назвали бы уродством. Но для странствующего воина не было ничего достойней, чем полученная в неравном бою отметина.

– Оборотню под руку попал, – нехотя сказал музыкант.

– Сколько их было?

– Кого?

– Ну оборотней!

– Один всего, такой огромный, – сказал музыкант. – Выше на целую голову тебя, уважаемый.

– Всего один? – прищурился Люцзы. Уважение съёжилось в его сердце.

– Если бы не бродячий монах-комусо, в клочья меня порвал бы оборотень этот, – в голосе музыканта звучали воспоминания, которые он безуспешно гнал от себя вот уже четвёртой кружкой пива.

– Эх, – сокрушённо вздохнул Чжу Люцзы, – выходит, никакой ты не воин.

– Помилуй, уважаемый! Музыкант я, – показал на пипу его собутыльник.

«Не гнать же теперь его из-за стола», – подумал Люцзы с досадой. А вслух сказал:

– И среди музыкантов достойные люди попадаются. Может, ты умеешь песни сочинять?